Социально-философское осмысление переходных процессов современных бюрократических систем

ЧУЙКОВА Е. В.,

кандидат философских наук

В хайдеггеровских суждениях относительно сферы dasMan и, в частности, относительно болтовни, которая характерна для системы массовой коммуникации, неодобрительно оценивается публичность, риторика, потому что они лишают эйдетического смысла называние вещей, событий и превращают информацию в бессмысленный поток. Несколько иное отношение к проблеме коммуникации в ее бессмысленности мы находим в работах Ж. Лакана, у которого она пересекается с рассмотрением проблемы бессознательного. Аналитика бессознательного, проводимая французским мыслителем, становится методологическим ключом к анализу «бессмысленной» массовой болтовни. Помимо рассмотрения массовой коммуникации как невротической болтовни, мы проанализируем проблему раздвоения речи в условиях работы и за ее пределами, той обстановки, когда человек имеет возможность побыть собой.

В то же время становится неприкрытой и тревожной ситуация, когда абсолютно все человеческое становится слишком человеческим, то есть мы наблюдаем эффект преувеличения – того, что характеризует симулятивное общество, гиперреальность. Преувеличение, психологизация событий повседневности, «булимия чувств», передающая сущность гиперреальности, поставленные на конвейер серийного производства – вот проблема современного человечества. Риторическое повторение дает нам не мышление, не душевные процессы, не духовные, но психологию мышления, психологию поступка и т.д. – технологии тиражирования и риторики, без лишней рефлексии, захватывают и поглощают абсолютно все.

Кто же, в таком случае, является автором указанной проблемы? Почему средства массовой информации, бюрократическая система свободно играют личностями по правилам гиперреальности? Возможно, потому что современная власть настолько далека от гуманистических идей в системе государственного устройства, что сама ввела вышеуказанные правила антиантропологической социальной игры в повседневную жизнь. Вершину современной властной пирамиды составляют отнюдь не философы, а деньги, на купюрах которых мы видим «лица» власти. Гипереальность делает для нас иллюзорно доступными их «лица» – это телевизионные образы в новостях. Таким образом, современной культурной реальностью управляют деньги и анонимная власть. И вопрос «кто» властного присутствия остается открытым. В результате через всю интеллектуальную историю прошлого века проходит неизменный рефрен о забвении бытия и о забвении экзистенции в нарративном социальном пространстве.

Вслед за работами философов-постмодернистов (М. Фуко, Ж. Делеза, Ф. Гваттари, Ж. Бодрийяра) все манипулятивные технологии видятся как средства невидимого контроля за обывателями. Коммуникативная симуляция установлена властными инстанциями – будь­-то средства массовой информации, или разговоры в транспорте, все равно это бессодержательные, стандартные разговоры. Власти выгодна бессознательная публичная болтовня, потому что это перлюстрация общественных отношений и контроль над мыслями и намерениями людей. Провоцирование публичной болтовни позволяет власти все держать под контролем.

Таким образом, публичная болтовня, симуляция общения тоже разновидность манипуляций человеком в современном обществе. Данный уровень манипуляций человеческим сознанием апеллирует к бессознательному пласту сознания, потому что именно через всплывающие архаические реликты на человека возможно мощно и длительно воздействовать.

Влияние осуществляется, т.к. воля, сознание не допускаются как контролирующие к этой сфере, если человек не знаком с технологией манипулирования, то есть человек просто не распознает применяемых к нему приемов.

Поэтому философы-постмодернисты, подобно учителям дзен-буддизма, своеобразно пробуждают сознание человека своими эпатажными поступками. Они стремятся взорвать человеческое сознание, – например, сюда относятся практики трансгрессии.

В социальном контексте к практикам трансгрессии можно отнести «революционную» деятельность М. Фуко в период студенческих бунтов во Франции 60-х годов XX в., его же «историю сексуальности», шизоанализ Ж. Делеза и Ф. Гваттари, экзистенциальную трансгрессию Ж. Батая. Все эти «экстремальные» действия философов-постмодернистов направлены на то, чтобы вырвать человека из манипулятивного состояния. Массовая культура держит человека в знаковой системе, манипулирует сознанием при помощи символов. Как известно, вместилищем символов является бессознательное, архаический пласт сознания человека. Постмодернисты высмеивают, «взрывают» привычные смыслы этих знаков и таким образом вырывают человека из обыденных стереотипов существования. Переоценивая символы, которые сформировали магистраль культуры, постмодернисты убирают ее последствия – массовизацию и риторику. Действия «экстремалов»-постмодернистов задают вектор культуры, который противоположен вектору массовизации. Они пытаются разорвать связь между современным человеком и симулятивным движением массовизации, которое создало потребительство «усредненного» (Х. Ортега-и-Гассет), «одномерного» (Г. Маркузе) человека в рамках «прозрачного зла» (Ж. Бодрийяр). Вместо симуляции массовой культуры они пытаются вывести человека на предел его бытия, потому что предельное состояние – это ключ к целостности самости, а затем собственного творчества, созидания.

Такое предельное состояние создает со-бытие в онтологии бытия и тогда, в отличие от формальности событий в массовой культуре, возникают реальные события, которые меняют экономику, политику. Событие мысли тоже онтологично. Более того, сначала вне дискурса массовой коммуникации возникает событие мысли (эпатаж постмодернистов), а затем это событие воплощается в социальном укладе практически.

В разборе соотношения «грандиозной самости» и «объектов» в мире (ими могут быть и вещи, и люди), Х. Кохут показывает, что подобная конфигурация личности предполагает, что самость будет относиться к миру по модели «контроля, удерживаемого субъектом над своим телом и разумом, а не по модели взрослого опыта сосуществования с другими и не через свой контроль над ними». Следствием же этого будет, что интерпретация мира через самость «обычно ведет к тому, что объект нарциссической «любви» ощущает себя угнетенным и порабощенным ожиданиями и требованиями субъекта». Другое измерение того же отношения грандиозной самости к объектам становится «зеркальным» переносом в терапии, а в более общем плане – таким взглядом на реальность, в котором Другой оказывается зеркалом самости» [11, С. 374].

Таким образом, мы видим, что вся современная система социальной защиты – это проекция любви грандиозной самости на объект любви – государства на человека, которое на самом деле не защищает, а подавляет человека этой системой. Государство делает его нуждающимся (калечит в случаях экологических катастроф, войн, инфляций) в этой псевдопомощи, потому что сама система не предполагает самостоятельный, свободный выбор человека: участвовать ли ему в ситуациях антигуманного характера и автоматически становиться нуждающимся в помощи государства? Возникновение нужды в государственной помощи неизбежно, т.к. другие ресурсы в его системе не заложены. Никакое самостоятельное полноценное восстановление сделать невозможно.

Никакого энергетического человеческого резерва не остается – все человеческое используется государством для своих синтетических нужд.

Кроме того, сами античеловеческие катастрофы заложены в структуре государственной системы. Они неизбежно возникают как результат отчуждения человека от государства и как примета критически-опровергающего метода абстрактного общества, даже если опровергается сама человеческая живая, а не виртуальная жизнь.

В современном обществе и техническая, и социально-институциональная составляющие используют в качестве источника манипуляций человеком глубинный архаический пласт его сознания. Например, борьба за причастность к коллективной личности, как в древнем племени: «…существование коллективной личности препятствует совместной деятельности, поскольку члены сообщества заняты тем, кто именно будет исключен из этого грандиозного сообщества. Аутсайдеров в таком сообществе недолюбливают, внутри же идет постоянная борьба за роль живого воплощения коллективной личности. Деструктивное групповое воображение – отражение проблем в публичной культуре XIX века» [11, С. 263], развившееся и воплотившееся в самые деструктивные формы в ХХ веке.

В обыденных повседневных конфликтах, а не в ситуации жизни или смерти, в бюрократической системе происходят сильные искажения личностного строя человека. Для современной ситуации актуальны концепции современных социологов, философов и психологов – таких, как П. Бурдье, Ж. Бодрийяр, Ю. Хабермас и К. Поппер, представивших концепции виртуализации общества, абстрактного общества, симулятивной реальности, в которых репрессивные процессы имеют более тонкий механизм воздействия на человека и одновременно более масштабный.

В современном социальном пространстве происходит редукция человека к его социальной функции. Человек утрачивает все свойства собственно человеческого, человек редуцируется, выносится за скобки самим социальным пространством.

В итоге, человек отчуждается от самого себя, от своего источника креативности и энергии, потому что человек или во власти «ман» – массового или индивидуального, или его самость не только онтологически не укоренена, но и разбита, разорвана, отсутствует состояние цельности, а значит, одновременно с внутренней дискретностью возникает проблема нарциссизма.

Гиперреальность является надстройкой над социальным пространством, его преувеличением. Она мифологизирует представление о сущем при помощи манипулятивных технологий. Можно сказать, что гипереальность – это продукт искаженных представлений о взаимоотношениях в обществе, о ценностях, который возникает вместе с процессом стандартизации социального пространства. Содержание гиперреальности составляют симулякры, мифы, стандарты, ярлыки вместо живых лиц и отношений. Лингвистические конструкции вместо живого языка мыслей и ощущений человека в бюрократической системе выдают перемену в самооценке человека и его мироощущении.

Жан Бодрийяр в ряде работ исследует феномен постмодерна как новейшего состояния западной цивилизации, неокапиталистической, и отмечает в нем разрастание искусственных, неподлинных образований и механизмов, симулякров социального бытия. Характеризуя его как общество потребления, Ж. Бодрийяр описывает современную модель человека-потребителя, некое рекламное «вы», искусственный механизм, полученный в результате только семантических операций и не имеющий отношения к реальному объекту: «…такое «вы» – всего лишь симулятивная модель второго лица и обмена, фактически это никто, фиктивный элемент, служащий опорой дискурсу модели. Это не то «вы», к которому обращается речь, а внутрикодовый эффект раздвоения, призрак, возникающий в зеркале знаков» [1, С. 210].

Состояние постмодерна, по мнению Ж. Бодрийяра, это постапокалиптическое состояние: «…Страшный Суд уже происходит… – это зрелище нашей кристаллизованной смерти. Нашим апокалипсисом является само наступление виртуальности, которое и лишает нас реального события апокалипсиса. …наш апокалипсис не реальный, а виртуальный» [1, С. 321].

Ж. Бодрийяр описывает реальность симулякра – абстрактной модели, подчиняющей своему господству реальные силы протеста и отрицания, это всеобъемлющая реально-фиктивная власть, которую обозначают словом «истеблишмент», а Ж. Бодрийяр обозначил словом «код». Таким образом, код, истеблишмент, система симулякров – это и есть «трансцендентная» социальная инстанция нашего времени. Гиперреальность симулякра ­– это новый модус существования социальной инстанции, ее полное господство над сознанием современного человека.

Структура сознания современного человека «символическое–реальное–воображаемое» Ж. Лакана коррелирует с тремя типами симулятивной реальности Ж. Бодрийяра. «Символическое» у Ж. Бодрийяра это социальная характеристика, особый тип действия (без одаривания в традиционном и индустриальном обществах, только пустой жест), выделенные им три типа симулякров являются тремя стадиями знаковой деятельности. Альтернативой обществу без обмена, пустого жеста без одаривания, только семантического воздействия, как рекламы, является архаическое общество обмена, с его традицией обмена дарами, жертвоприношением, поэзией, ритуалом, игрой – это культурная альтернатива неокапиталистическому симулятивному обществу. «Символическое» Ж. Лакана это особый регистр психической деятельности, ответственный за манипулятивность сознания. Таким образом, социология и психоанализ дали объемную картину механизма влияния на человека манипулятивных технологий: трем типам симулякров объектов–вещей–знаков соответствуют три уровня психической деятельности (реальное–воображаемое–символическое).

В результате, cоциальная симулятивность синхронизирована с симулятивной психической регуляцией человека, которая является болезненной, потому что имитирует естественную внутреннюю жизнь, исчерпывает живые творческие силы человека, как бы паразитирует на них.

Проблема в том, что это болезненное состояние и мира, и человека. Общество, цивилизация, культура – это системы, производящие не только вещи, но и знаки. Человек живет в мире знаков, большинство которых – всего лишь фальшивки, то есть симулякры, подменяющие истинные смыслы, подделывающиеся под подлинные ценности. Симулякры, оторвавшиеся от своих первооснов, активно формируют современное массовое сознание, которое существует в мире квазиценностей и квазисмыслов, поглощающее все, что угодно. Поглощая энергию и информацию, масса («молчаливое большинство») не обладает творческим потенциалом и предрасположено к самым абсурдным и бессмысленным действиям. Симулякры, которыми живет масса, создают вокруг нее гиперреальность, где все преувеличено, где требуется от человека преувеличенное переживание симулякров, хотя от этого подлинной реальностью и ценностью гиперреальность не наполняется. В социальном мире, наполненном симулякрами, ничто не может оставаться самим собой. Это мир всеобщего лицедейства, тотальной лжи, пребывающий во власти принципов зла. Резюмируя все вышесказанное, мы делаем вывод, что во всех своих работах Ж. Бодрийяр пишет о постмодерном социуме как чудовищном цивилизационном мутанте эпохи постмодерна.

Пьер Бурдье пишет о символическом насилии власти государства как целенаправленном, систематически осуществляемом искажении, мифологизировании представлений о сущем. Символическое насилие власти путем апелляции к символическому уровню бессознательного, внедряет в сознание граждан выгодную властям иерархию норм и ценностей, которые вскоре превращаются в обыденные, привычные стереотипы жизни всего общества. Люди находятся в состоянии незнания в рамках социального пространства и некритически, нерационально принимают все, что будет сказано от лица анонимной символической власти.

В отношении человека симулятивное общество использует стратегию управляемого нарциссизма, чтобы удачно адаптировать его к социальной реальности, или редуцировать к социальной функции. Оно осуществляет манипулирование человеком, его телом как данностью – это так называемый «синтетический нарциссизм». Социальное пространство также бюрократическое, потому что поддерживает свое существование за счет спровоцированного и искусственно поддерживаемого всеми бюрократическими структурами психологического проблемного состояния сознания человека (синтетический нарциссизм, неверие в себя, диссоциация сознания человека, социальная редукция человека и т.д.).

Наша задача – определить, насколько закономерен процесс усиления симуляции социальной жизни в современном мире. Это временные болезни общества или тенденции тотальной деградации, симптомы предстоящего окончательного апокалипсиса человеческих ценностей в социальном пространстве? Возможно, что это особенность отдельного типа общества, которая исторически уйдет одновременно с переходом к новому типу социального устройства.

С одной стороны, абстрактное общество можно считать переходным этапом от закрытого к открытому типу общества.

С другой – это пост-открытое общество, его нарратив, возникший из-за отчужденности индивидуальностей друг от друга и индивидуума от государства. Так ли уж необходимо соотносить этот тип с открытым или закрытым обществами? Возможно, это собирательный образ недостатков, угрожающих гуманитарной катастрофой всему человечеству, когда все политические разделения станут бессмысленными перед этой катастрофой.

В таком случае абстрактное общество Поппера по своей сути есть постапокалиптическое общество Ж. Бодрийяра.

Данное общество будущего апокалипсиса человечности и гуманитарных ценностей – это наша современность начала XXI-го века.

Методом для утверждения этой новой абстрагирующей реальности является главная характеризующая черта открытого общества – «критические способности человека» как освобождающие его. Поэтому открытый тип общества понимается как организация по решению проблем. Однако, в нарастающем контексте абстрагирования принцип открытости проявляется как критически-опровергающий (а не позитивно-утверждающий) все нормы, законы, ценности, метод. Он распространяется на все, и в том числе на науку. Современная наука, соответственно, создает абстрактную техническую реальность, или виртуальный мир, цифровой мир, клонирование, Интернет. Поначалу только технические открытия деконструируют социальную реальность.

В результате, создается симулятивное, или абстракное общество, и симулякр – выдуманная реальность, принимаемая за настоящую, правит нашим современным абстрактным обществом.

Таким образом, исторический пример абстрактного общества тоже уже существует в мировом масштабе, однако, превратившись в технологию глобализма, он сосуществует, постепенно их поглощая, с архаическими, закрытыми обществами.

Например, архаические общественные уклады Чечни, Афганистана уживаются с мобильниками и прочей техникой «отчуждающего» характера – приметой абстрактного общества.

В результате процесса «абстрагирования» появляется еще один продукт отчуждения – социальная виртуальная реальность, которая замещает жизненный мир. Эта технология особенно ярко проявляется в украинском обществе современного переходного типа. В результате в социальном пространстве роль виртуальной реальности играют мифы, идеология, которые иноприродны антропологическим ценностям.

Когда общественное сознание всерьез живет в соответствии с какими-либо идеологическими мифами, знаками, символами, то оно автоматически переходит в жизнь по законам виртуальной реальности. Такое общество симулятивно и может называться абстрактным обществом.

В ситуации общественно­-политических переломов мы можем говорить не о социальном апокалипсисе, а об обществе переходного типа, когда устаревший социальный уклад осознается как искусственный и нужно создавать новый. Искусственность общественного уклада настолько укоренена, что невольно осуществляет в реальности поиск новых мифов, что замедляет реальные общественные перемены.

Коллажность, плюральность или амбивалентность – все это черты сознания архаического человека. А монтажность кино-технологий, полиэкран и пр. коррелируют с фрагментарностью архаического пласта сознания. Нанизанность на одну основу разнообразных и различных по уровню форм и целей создает почву для их легкой подмены, которая трудно контролируема.

И при этом, с другой стороны, виртуальное пространство позволяет избавиться от состояния фрустрации и экзистенциального вакуума, временно войти в состояние аптайм (здесь и сейчас), психологического комфорта.

Опасность виртуального комфорта двойная, т.к. реальной релаксации сознание человека не получает, реальные проблемы не решены. Психологический комфорт в описанной ситуации подобен комфорту наркомана, т.к. тоже имеет искусственную, синтетическую основу.

Ситуация самоидентификации себя с виртуальным персонажем (в Интернет, рекламе) и ощущения себя частью системы и ее «достижений» тоже примета «синтетического нарциссизма». «Синтетический нарциссизм» осуществляет, в терминах немецкого психолога Х. Кохута, такой подтип нарциссизма, как близнецовый перенос, который предполагает восприятие человеком другого субъекта или объекта как второго «Я», как объекта для подражания. Близнецовый перенос – это перенос-слияние, который заключается в воображаемом расширении границ самости и включения в нее объекта для подражания, бюрократического института, политического лидера и т.д., лишая их статуса самостоятельности, отдельной самости. Проблема в том, что наряду с творческими, здоровыми функциями нарциссизма, существуют деструктивные нарциссические расстройства, означающие пограничное деструктивное состояние человека: расщепление между нарциссическим переносом любого вида и подвида и всплывшими архаическими реликтами сознания человека. Таким образом, уходя в виртуальную реальность как в спасение от реальных проблем, человек приходит к состоянию «синтетического аватара», «синтетического нарциссизма» – то есть происходит реальная деформация личности игровыми технологиями. Такие эксперименты с личностью заложены в саму основу подобных технологий, имеют системный характер в мировом масштабе.

Парадокс состоит в том, что за счет этих расстройств личности, включая нарциссическое расстройство, существует вся современная бюрократическая система. Поскольку деформации личности человека являются «генератором» существования системы бюрократических структур, то она даже создает условия для возникновения подобных расстройств и поддерживает человека в таком состоянии. Для бюрократических социальных институтов более характерен идеализирующий нарциссический перенос, когда человеку необходимо ощущать себя частью всемогущей, покровительственной организации, как когда-то в детстве человеку требовался всемогущий, идеальный родитель, и отказ замечать или признавать совершаемые ими ошибки. Подобные личностные расстройства просто необходимы современной социальной системе. Поэтому происходит тотальная активация архаического пласта сознания человека различными техническими и институциональными способами, ориентирующимися на диалогическое взаимодействие с человеком.

Другая сторона проблемы возникновения синтетических, то есть искусственных, привнесенных современными социальными структурами, технологиями, расстройств личности состоит в появлении синтетических типов человеческой личности. Это не просто социальные маски, но содержание человеческой личности, без которой само человеческое существование теряет смысл. Например, появление «человека-сенсатора» (автор И. Кузин), или «класса белых воротничков», тип «публичного человека», описанные Ричардом Сеннетом. (Кстати, проблема раздвоения личности у представителя «класса белых воротничков» – менеджера среднего звена заурядной фирмы высвечена в мировом кинематографе, в частности, фильме «Бойцовский клуб», что говорит о масштабности и признанности данной проблемы).

Тип «человек-сенсатор» происходит от английского sensitiv и означает человека, который полностью поглощен информацией, живет в информационном потоке и в результате сам стал живым потоком. Например, человек, который редуцировал свою личность к переработке информации и сделал это своей профессией журналиста. То есть это человек-сенсатор это тип человека, редуцированного к потоку информации.

Описанная И. Пригожиным схема «сходных ситуаций» характерна и для социальной системы. Однако в социальном контексте это происходит на нарративном уровне, только в контексте публичности, социальной повседневности. Р. Сеннет описывает бюрократические системы, которые настолько нивелируют личность, что заменяют человеческий язык усредненным, безличным. Образовались целые социальные «классы» – например, класс «белых воротничков». Он состоит из людей, делающих квазитехническую и квазирутинную работу.

«В современной социальной жизни взрослые должны вести себя нарциссично, чтобы действовать в соответствии с нормами общества. Ведь эта реальность структурирована так, что порядок, стабильность и вознаграждение существуют постольку, поскольку люди, работающие и действующие в ее структурах, трактуют социальные ситуации как зеркала собственной самости и не склонны рассматривать их как формы, имеющие безличностное значение. Во-первых, стираются грани между действиями человека в учреждении и суждениями о его врожденных способностях, силе характера и т.п., выносимыми руководством учреждения. Во-вторых, при суждении о природных качествах человека, мы, следуя нарциссической логике, сосредоточиваемся на оценке его задатков к действию, а не конкретных совершенных им действиях. …хотя для аналитика эти черты послужили бы скорее признаками расстройства личности индивида. …пример этих социальных норм… возникновение нового среднего класса в технологических бюрократиях XX в.» [11, С. 376]. В результате человек в этих системах становится манипулятивным и его личность нивелируется до отождествления себя со стандартной рутинной функцией. Таким образом, повседневность продуцирует новые социальные надстройки в устойчивых бюрократических системах; она проявляет себя уже тиражированным псевдосубъектным способом.

Нарциссизм как начальная стадия расстройства личности переходит в еще более глубокую – расщепления самости, что выражается в изобретении соответствующего языка.

Можно сделать вывод, что производится нарочитое расщепление самости человека для осуществления невидимых манипуляций с ним, и особый язык одно из проявлений этого расщепления, но вот еще с какой дополнительной целью: «На работе производятся манипуляции с языком, с помощью особой модели описания себя на работе…». Таким образом, это особый способ описания себя на работе и соответственного моделирования своей идентичности. «Так, на работе самость сотрудника расщепляется на «я» и «меня». «Я», активная самость, – не та самость, которую оценивает учреждение; «я» – это ядро мотиваций работника, его чувств, его импульсов. Как это ни парадоксально, самость, которая достигает результатов и которую награждают, описывается здесь пассивным языком – как события, случившиеся со «мной». «Я» не совершает этих действий.

Мы видим, что в «публичных» ситуациях, будучи «на виду», на работе, продвижение по службе стандартно описывается как нечто отвлеченное, как нечто, что «они» дали «мне». Пассивное поведение служит функциональной цели… ??? мы сталкиваемся с противоречием. С одной стороны, ваша должность – результат вашей деятельности. С другой стороны, вы защищаете себя на работе, рассматривая собственный опыт так, будто ваша самость – это пассивный реципиент бюрократического функционирования» [11, С. 382]. Все это является примером расщепления самости человека в сфере повседневности «man» с целью социальной редукции человека – к социальной занятости, к уже определенной кем-то работе, к уже имеющимся общественным структурным стереотипам. И главное в этой ситуации только одно – сохранение этой системы любой ценой, можно даже проигнорировать нормативные психологические установки.

Можно сделать вывод, что повседневность устроена таким образом, что расщепление самости человека происходит неизбежно и незаметно для него самого, это установка, заданная функция самой повседневности – это единственный способ ее сохранения в структуре наличного бытия.

Происходит раздвоение сознания в структуре рабочей повседневности на пассивную, адаптированную, и самостоятельную части. «Реальная самость – это самость мотиваций и побуждений; это активная самость. Но в обществе она не активна; вместо этого там существует пассивное «меня». Именно эта защита склоняет людей использовать те способы поведения, которые… понимают как апатичные. …

Это последовательный способ самоощущения, диктуемый обществом, логика которого – осажденье людей вопросами об их адекватности себе; работа же как и другие социальные отношения этого неравенства структурируется в соответствии с этой логикой» [11, С. 382-383]. Децентрация самости создает ситуацию зависимости от чужого мнения и необходимость участия в повседневном коммуницировании.

Во-первых, отсюда видно, как постепенно утверждается вера в «метаморфическую» самость всех работников, самость становится коллективной, общей, это «грандиозная самость» социального характера, но не антропологического, т.к. она вырастает у людей, редуцированных до уровня своих рабочих мест. И это создает коллективную личность и борьбу за то, чтобы называться ею.

Во-вторых, здесь мы опять имеем дело с активацией архаического пласта сознания, потому что в таких условиях масштабных манипуляций рождается вера в производимые товары как «фетиши» у класса наемных работников, иначе такое редуцирование самости и отказ от самостоятельной активной деятельности не имеют смысла – все это должно иметь своей целью метасмысл.

Наконец, в-третьих, пристального внимания заслуживает указание на «принудительную связь» с бюрократическим учреждением и отчуждение от себя, своей самости, что и приводит к внутренней диссоциации личности, к искусственно привитой неспособности адекватно оценить себя, посеяв неуверенность в себе и своей самостоятельной деятельности, что в итоге превращается в полную социальную пассивность даже одаренных людей.

«Технические работники окружены культурой, в которой сплав самости и социального класса представляется действительно существующим, т.к. жизнь в учреждении имеет смысл, лишь если в нем отражается самость… Люди испытывают не «отчуждение» от учреждения, а «принудительную связь» с ним, так что даже самые тривиальные дела компании занимают их интерес. Результатом является то, что способность к самооценке, имеющаяся у людей в обществе, нарушается на глубинном уровне» [11, С. 382-383].

Таким образом, человек редуцируется к социальной функции и данная редукция человека является стратегической со стороны бюрократического аппарата, потому что само существование всей современной социальной системы может осуществляться только при условии поглощенности человеческого ресурса всей социальной бюрократической системой. Результат негативный, поскольку все варианты ситуации «я делаю» парализованы, все возможности к реальной самооценке и реализации себя нивелируются готовыми теориями о том, способен ли субъект оценить самого себя адекватно. Повседневность задает функциональное расщепление самости и продолжает поддерживать и усугублять это расстройство, т.к. это единственный способ сохранения себя как устойчивой системы. Технологии виртуализации идентичны и в технике, и в социальном пространстве и результатом их внедрения является деформированная слабая личность и симуляция социального существования.

                                         Литература

1. Бодрийяр Ж. Символический обмен или смерть. – М.: «Добросвет», 2000. – 387 с.

2. Бурдье П. Социология политики. – М.: Прогресс, 1993. – 333 с.

3. Делез Ж. Логика смысла. – М.: Академия, 1995. – 179 с.

4. Добронравова И.С. Синергетика: становление нелинейного мышления. – К.: Либідь, 1990. – 152 с.

5. Компанцева Л. Ф. Гендерные основы Интернет-коммуникации в постсоветском пространстве: Монография. – Луганск: Знание, 2004. – 404 с.; стр. 352–353.

6. Кохут Х. Восстановление самости. – М.: «Когито-Центр», 2002.

7. Кузин И. В. Маски субъекта: стратегии социальной идентификации. – СПб.: изд-во С.-Петербургского ун-та, 2004. – 312 с.

8. Лакан Ж. Семинары. Книга 1: Работы Фрейда по технике психоанализа (1953/54). – М.: Гнозис, Логос, 1998. – 469 с.

9. Маслоу Абрахам. Психология бытия. – М.: Рефл-букл, К.: Ваклер, 1997. – 300 с.

10. Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант: к решению парадокса времени. – М.: Едиториал УССР, 2003. – 239 с.

11. Сеннет Ричард. Падение публичного человека. – М.: Логос, 2002. – 430 с.

12. Хайдеггер Мартин. Бытие и время. – М.: AdMarginem, 1997. – 452 с.